27.03.2015 Как подпольщик из Гомеля воевал в окопах под Парижем

100 лет назад шла кровопролитная Первая мировая война. Гомельчане участвовали в боях в Восточной Пруссии в августе 1914 года. Однако некоторых из них судьба забросила еще дальше. После революционного подполья, тюрем и ссылок они оказались в рядах французского Иностранного легиона…

БОМБА ДЛЯ СТОМАТОЛОГА

Григорий Нестроев-Цыпин приехал в Гомель в 1904 году из Цюриха. До этого он, уроженец Полтавщины, сменил несколько университетов на Украине и в Швейцарии. Но в нашем городе студент останется надолго – хоть при царе здесь не было ни одного вуза. В Гомель молодой человек приехал не науки штудировать… За несколько лет до этого Нестроев присоединился к революционному движению. Он, выходец из богатой купеческой семьи, казалось бы, мог вести себе вполне безбедное существование. Но в ряды бунтарей Нестроева толкнула расправа правительства над 183 студентами Киевского университета. В 1899 году они хотели добиться исключения из университета двух проворовавшихся кутил, но вместо этого сами загремели в солдаты.

Григорий Нестроев оставил о Гомеле по-своему уникальные воспоминания. Вот что он, член партии эсеров, писал о гомельских рабочих с «партийной» точки зрения: «Здесь русские рабочие, особенно железнодорожники, отличались косностью, малосознательностью, несмотря на воцарившуюся «весну», созданную министром внутренних дел Святополк-Мирским… Это тип рабочих оседлых, имеющих свои домики, садики, своих коров, свое «имущество». Это по участию в производстве – пролетарии, по духу – мещане, с недоверием относившиеся к «демократам».

Доставалось от критического пера Нестроева и еврейским рабочим: «Но в то же время здесь я подметил одну черту, которую я назвал бы заносчивостью и самомнением еврейского пролетариата. Она проявляется, прежде всего, в необычайных требованиях к революционной интеллигенции. Это пренебрежительное отношение к тем, кто не обладает ораторскими способностями. Для еврейской рабочей массы, по крайней мере, этого города, более важна форма речи, чем ее содержание…»

Несмотря на пристрастие жителей «Залинии» к своим домикам и садикам, эсеровская группа Нестроева стала работать именно среди «русских» рабочих. Железнодорожники, которых полиция ранее активно привлекала к участию в еврейских погромах, сначала и слышать ничего не хотели о свержении царя. Но почти каждый из них сталкивался со штрафами и обсчетами, с вымогательством и хамством мастера, с беспределом полиции. Постепенно мастеровые стали смекать: «А студент-то дело говорит. Даешь повышение зарплаты! Долой самодержавие!» И уже в октябре 1905 года железнодорожники вышли на всеобщую стачку. Более того, эти бывшие черносотенцы создали свою боевую дружину для охраны еврейского населения. А в декабре боевая дружина железнодорожников вообще взяла станцию Гомель и часть города в свои руки. Слухи о «грозных» эсерах распространились широко. И даже крестьяне из окрестных деревень стали обращаться в комитет для решения своих споров и проблем.

На аресты, истязания и расстрелы боевая дружина отвечала покушениями на полицейское начальство. Правда, две кустарные лаборатории дружины взорвались одна за другой. И тогда было решено заняться экспроприациями. Иногда происходили форменные курьезы. Так, в числе прочих, «мандат» с требованием денег был послан и состоятельному зубному врачу. Однако стоматолог наотрез отказался поддержать комитет «материально». Видимо, категорически заявил: «Таки не дурите мне голову своей революцией! Послушай, Рошель, они кричат «Долой самодержавие!», кидают петарды и хотят, чтобы я дал им за это пятьсот рублей…» Поэтому поздно вечером в окно «зубника» влетела бомба. Но разрывной снаряд запутался в занавеске и скатился на колени… одному из членов Гомельского комитета партии Бунд. Именно его заседание проходило на квартире неуступчивого стоматолога. Бомба, к счастью, не взорвалась, но между эсерами и бундовцами едва не разгорелась война…

ТЮРЬМА И ССЫЛКА

После поражения революции Григорий Нестроев оказался в тюрьме. В 1906 году он сидел в Минском тюремном замке, вместе с Иваном Пулиховым, работавшим одно время в Гомеле в подпольной эсеровской типографии. Затем Пулихов участвовал в покушении на минского губернатора Курлова, которое, как оказалось, было организовано полицией. В один из дней Пулихова вывели из камеры… Нестроев пишет: «Он крикнул: «Ведут на казнь!» Загудела тюрьма. Ни один не спал… У ворот он крикнул: «Прощайте, товарищи!»

– Палачи, убийцы! – раздался истошный вопль.

– Палачи, – подхватили другие, и вся тюрьма превратилась в ревущее море, сквозь стон которого был слышен плач».

Пулихов был повешен на тюремных воротах. Арестанты вывесили в окно черное знамя и попытались провести в знак протеста однодневную голодовку. Однако состоятельные политические заключенные сорвали проведение голодовки. Трения между различными фракциями политических в тюрьмах все более усиливались. С другой стороны, Нестроев описывает, как в Алексеевской пересыльной тюрьме разложившиеся политзаключенные, называвшие себя «пролетарскими коммунистами», с ножами в руках грабили умеренных социалистов-«буржуев»…  Позже Григорий Нестроев по этапу был сослан в Якутию, откуда смог бежать за границу.

 ВОИНСТВУЮЩИЙ ОБОРОНЕЦ

И вот в 1914 году грянула война. Революционный лагерь в стране и в эмиграции разделился по ее поводу. Князь-анархист Петр Кропоткин призывал к обороне России от немецкого милитаризма. Большевик Владимир Ульянов-Ленин желал поражения царскому правительству. Справедливости ради надо отметить, что такого же поражения и революции Ленин желал и правительству немецкого кайзера, и эту часть своего плана он тоже воплотил в жизнь…

Наш Григорий Нестроев, в свойственном же ему духе, занял особую позицию. Бывший организатор партизанской войны против полиции в Гомеле, конечно, не стал «ура-патриотом». И, тем не менее, он принимает решение вступить добровольцем во французскую армию. Так поступили в это время многие эсеры-эмигранты –

знаменитый террорист Борис Савинков, и сменивший его на посту руководителя Боевой организации Степан Слетов. Но Нестроев в это время – уже не член эсеровской партии. Он теперь – активный участник отколовшейся от партии радикальной  группировки эсеров-максималистов, признающих борьбу только за полную программу-максимум. Чтобы сразу, без всякой говорильни – «Фабрики – рабочим, власть – Советам». Так зачем же он идет в «буржуйскую» французскую армию?

 1 августа 1914 года Нестроев встретил в Германии. Благовоспитанных немцев как подменили – носильщики на вокзале со злобой бросали вещи русских пассажиров, немцы «прямо пылали патриотизмом, «боевизмом» и «кайзеризмом»…. 2 августа бывший гомельский подпольщик был уже в Париже. С утра подозрительно тихая и опустевшая, столица уже к обеду наполнилась толпами французов, в едином национальном порыве ринувшихся к сборным пунктам. А вечером в Париже начались погромы немецких пивных и магазинов. Досталось и торговой сети молочной фирмы Maggi. Били даже коренных французов с немецкими фамилиями… Но Нестроев идет в армию не в приступе казенного патриотизма и шовинизма. В тот момент он считает – Франция вскоре потерпит поражение от немцев. Как это уже было в 1870 году… Но вот тогда начнется и революция, и возможно, настоящая, народная война против немецких захватчиков. Из этого восстания родится и новая Франция, и новая Россия. И поэтому долг каждого революционера быть к этому моменту в рядах армии, рядом с солдатами и народом.

Правда, интернационалист Нестроев с присущей ему честностью признавал, что к этому примешивалось у него и чувство неприязни к немцам за их «аккуратность и уравновешенность, мещанство и самодовольство», за соглашательство рабочих партий с кайзером, за чванство Германии своей культурой, «за веру в силу кулака и убеждение: «Дойчеюбераллес».

 ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН

В Доме инвалидов в Париже, где похоронен Наполеон, Григорий Нестроев вместе с болгарами, поляками, румынами, евреями и русскими записывается в Иностранный легион. Ныне в это элитное соединение не попасть, а тогда русскому добровольцу сразу же назначили жалование в 1 франк и 25 су в месяц.

Новобранцев разместили в Блуа в неотапливаемых бараках, даже обмундирования на всех не хватало. Идя в караул, согревались литром горячего вина. Воинственный порыв у многих прошел, иные стали придумывать себе болезни, чтобы избежать фронта. Потом легионеров перевели в Орлеан, где к ним присоединились чернокожие сенегальцы и беженцы-бельгийцы, рассказавшие о зверствах немцев в Бельгии, о массовых расстрелах заложников и варварском разрушении Лувенского университета, школ и библиотек. Выдали оружие… И вот, под непрекращающимся дождем, утомительный марш на фронт. Выбившийся из сил Нестроев еле добрался до передовой: «Я очутился у какой то землянки, куда можно было вползти на четвереньках… Из сырой мглы траншеи я вполз в совершенный мрак и холод могилы, нащупал рыхлую стенку спереди… слева же – живое существо, пробормотавшее: «Новичок»? Здесь доброволец и уснул в обнимку с винтовкой. Утром облепленный грязью Нестроев едва выполз из пещеры к традиционному кофе… Начались ночные тревоги, работы по укреплению позиций, вши в белье. Самым тяжелым было лежать в землянке под артобстрелом. Однажды снаряд разорвался в аршине от укрытия Нестроева. Стенка землянки рухнула, и все находившиеся в ней едва выбрались наружу. После этого бывший подпольщик из Гомеля долгое время предпочитал оставаться на поверхности и смотреть на близкие разрывы снарядов, чтобы только не быть похороненным заживо…

«Русские» добровольцы держались в легионе обособлено. Им, идейным волонтерам, трудно было сойтись с беглыми преступниками и авантюристами разных мастей. Легионеры тоже не могли понять «этих русских» – почему не пьют и не играют в карты, не допускают драк между собой и не пристают к женщинам, «не принимают участия в боксе и даже мало интересуются их собственным боксированием». Зато в Легионе очень любили слушать грустные славянские песни. Два африканских ветерана легиона – парижский хулиган-апаш, и коренастый испанец, «тип приученного хищника», взяли шефство над Нестроевым. Они же учили «русского» добровольца приемам рукопашного боя. Еще «русских» уважали за независимое поведение перед капралами, сержантами и офицерами легиона, перед которыми они нередко отстаивали интересы остальных легионеров. Но вести социалистическую агитацию среди легионеров, наполовину – профессионального криминалитета, наполови-ну – настоящих наемников, было непросто.

 АПЕЛЬСИН ДЛЯ ЛЕГИОНЕРА

В мае 1915 года 1-й полк Иностранного легиона, состоявший на 90 процентов из добровольцев разных национальностей из России, прославился лихой атакой у Каранси. Но вскоре 9 русских волонтеров, покинувших позиции из-за нежелания служить в Легионе, были расстреляны. После этого русский военный атташе Ознобишин разрешил всем добровольцам перевестись в другие части. И в качестве «утешительного приза», что ли, привез им подарки. Из этой «гуманитарки» Нестроеву достался… апельсин.

Нестроев вспоминал: «Между нами и немцами было не больше пятидесяти аршин расстояния. Как же не пострелять в «боша»?! Ведь мы на войне! – На мой вопрос, зачем попусту тратить патроны, я получил ответ: «О, эти грязные боши, эти канальи, эти обжоры…» Легионер-апаш оказался рьяным патриотом… Правда, это было быстро прекращено и скоро запрещено. Но нельзя стрелять солдату, но можно бросать бомбы офицеру, особенно батальонному командиру из бомбомета. «Угостим боша?» Угостим… Как раз к кофе… Вот смотрите…» Летит снаряд, словно птица с крыльями и хвостом, и вслед за ним этот страшенный гул. Не проходит и пяти минут, как получается ответный подарок, вызвавший обвал траншеи и отрезавший нас от кухни до самого вечера. Отрезвление наступило скоро, и забавы прекратились».

Вскоре Нестроев, имевший инженерное образование, был откомандирован из Иностранного легиона во французскую часть – в 3-й саперный полк.  Среди саперов наш максималист надеялся встретить сознательных французских рабочих-социалистов. Но и тут все оказалось не так просто… Даже в мелочах нравы французов были иными, чем у русских – если наши добровольцы, например, делили посылки на весь взвод, то французы, не отказываясь от угощения, потом спокойно ели свое, ни с кем не делясь. Еще многие из бывших торговцев, ремесленников и прочей «мелкой буржуазии» старались даже в окопах подзаработать – один откуда-то таскал и продавал товарищам сливы, другой отливал сувениры из алюминиевых головок снарядов, которые собирал с риском для жизни, третий ловил на продажу кроликов, а иные – крыс… В Иностранном легионе был один сержант, который покупал этих гадких грызунов за один су, жарил и съедал, запивая вином.

В феврале 1916 года саперов перебрасывают на фронт под Верденом, где развернулось одно из самых страшных сражений Первой мировой. Две ночи саперы работали на укреплениях, а на утро их накрыла в лесу немецкая артиллерия… Лес превратился в кромешный ад – прямо на ветках висели остатки человеческих тел и обмундирования, солдаты пытались спрятаться за деревьями, на них не обрушивали снаряды, кто-то лежал на земле клубком, закрывшись от шрапнели ранцем. Под артиллерийским обстрелом рота Нестроева потеряла половину своего состава, выжившие были отведены в глубокий тыл в состоянии настоящего шока.

 ПРОГРАММА ПОБЕДЫ

Впереди у добровольца Нестроева будет еще много тяжелых фронтовых будней, включая участие в кровопролитном сражении на Марне. Но в феврале 1917 году в России произошла революция, и эмигранту удалось добиться перевода в русскую армию. Повезло – 1-я бригада русского экспедиционного корпуса, требовавшая отправки домой, в сентябре 1917 года в лагере Ла-Куртин была расстреляна и переколота штыками.

А бывший гомельский подпольщик принимает самое активное участие в подготовке Октябрьской революции. Но и здесь у нашего максималиста было особое видение ситуации. Помимо того, что он выступает за беспартийные Советы, опасаясь  их бюрократического перерождения, есть у Нестроева и другие предложения. Во-первых – он категорически против развала дисциплины в армии. Во-вторых – поразительно, но этот крайний революционер считает несправедливым и лозунг «мира без контрибуций». По мнению Нестроева, «мировой империализм» должен заплатить компенсацию народам, пострадавшим от войны. В-третьих, наш максималист убежден, что для продолжения революционной войны с Германией в стране необходимо провести глубокие социальные преобразования. Ведь наши солдаты должны знать, за что они проливают свою кровь. В-четвертых, никакого сепаратного мира, российская армия должна идти на Запад и нести на своих штыках революцию и социализм в Германию, Австрию, Венгрию, Болгарию и дальше…

При чтении этой программы, родившейся под немецкими снарядами под Верденом и на Марне, возникает ощущение чего-то знакомого. Так и есть – многие из этих предложений оказались пророческими и были реализованы. Но лишь со временем, во время другой войны с империалистической Германией – в победном мае 1945 года. Только сам их автор к тому времени пал жертвой незаконных, преступноошибочных репрессий.

Историк Юрий ГЛУШАКОВ