04.05.2011 С Днем Победы, дед!

Так случается, что иногда, в силу объективных или субъективных причин мы упускаем возможности больше узнать о своих близких предках. И сожалеем об этом порою уже тогда, когда заполнить пробел очень проблематично. А

то и вовсе невозможно…  

Лично я только с годами начал с досадой осознавать, что, хотя и застал в живых своего деда-фронтовика, знаю о нем, мягко говоря, мало. Отрывочные воспоминания из раннего детства, да кое-какие сведения из биографии, почерпнутые из рассказов матери и тети.  

Мой дед – Казимиров Иван Матвеевич родился в 1921 году в д. Старое Село Ветковского района. В чудом сохранившемся военном билете читаю: призван Замоскворецким военкоматом. Дата – 22 июня 1941 года. Значит, спустя считанные часы после грянувшей катастрофы. В тот день шокированная страна еще даже не знала, что на западе Белоруссии, захлебываясь в крови, отчаянно обороняется гарнизон Брестской крепости…  

Расспрашивая маму, выясняю, каким образом накануне войны дед попал в Москву. Оказывается, будучи хорошим пловцом, он приехал в столицу и работал спасателем на водной станции. Возможно – на Москве-реке.  

На фронте дед сперва был разведчиком. После ранения(всего их было несколько, включая контузию)продолжал служить санинструктором в звании старшины медицинской службы. Победу встретил в Кенигсберге. Затем участвовал в войне с Японией, демобилизовавшись из армии только в 1947 году.

Увы, это все. Ни названий фронтов, не говоря уж о наименованиях армии, дивизии, полка и т.д. никто ничего не знает. А «треугольников», приносимых полевой почтой, в семейном архиве никогда не было, поскольку мою бабушку дед встретил уже после войны. Много лет служил лесником и вся семья жила в лесу. Даже после переезда в поселок Мильча его и четверых детей долго называли присвоенным по деревенской традиции псевдонимом Лесничий, вместо фамилии.     

***   
В моей памяти – старшего из внуков, образ деда сохранился четко. Как это бывает, сознание сделало свой, не стирающийся с годами «фотоснимок». Возможно, благодаря веселым обстоятельствам и ярким восприятиям раннего детства.  

Как-то с соседским дружком мы решили напугать деда. С жаром обсудили план устрашающей акции и немедленно приступили к воплощению. В веранде стояла русская печь с лежаком за трубой дымохода, который от порога оставался вне поля зрения. Запасшись котлетами и прочей снедью, прихватив пластмассовые автоматы и зачем-то самодельную клюшку, мы забрались туда и, лопая в сухомятку, обсуждали текущие «пацанские дела». Наконец, с крыльца донеслась знакомая шаркающая походка – пришел дед. Распахнулась дверь. Мы затаились, готовя голосовые связки к ужасающему крику. Однако нервной возней выдали свою позицию. Дед, собиравшийся войти в жилую часть дома, замер и, обращаясь в сторону печки, спросил:

– Это кто там? 

– Это мы здесь – немцы!!!– провизжала писклявым басом пара детских глоток.

Тогда я и высунулся, проверить достигнутый эффект – не упал ли дедуля в обморок?Дедуля, конечно, не упал, а я запомнил его именно таким. В фуфайке, кирзовых сапогах и серой солдатской шапке. Чуть приподнятые брови предавали лицу в глубоких складках слегка удивленное выражение.

–  Ну-ка, слезайте оттуда, немцы, – усмехнулся дед. – А то я вам счас устрою Великую Отечественную. Гитлера маленького на вас нет… Ишь, немцы…

***
Даже своим детям дед почти ничего не рассказывал о компонентах жуткого блюда под названием война: смерть, кровь, страх, грязь…

Ведь это только в старых советских фильмах, погибая, солдаты падают навзничь, картинно раскинув руки и закрыв глаза. В реальности все далеко не так «эстетично»…

– Батька только однажды, под хмельком, проговорился, – припоминает моя мама. –  Рассказывал про то, как на шинели тащили раненого. Когда принесли, он еще дышал. Стали снимать шапку-ушанку, завязанную под подбородком. И едва сняли, часть черепа, в том месте, куда вошла пуля или осколок, отвалилась, потому что только шапка ее и удерживала…

Уже после смерти деда мать общалась с тетей – его родной сестрой. Та рассказывала: после войны, когда топилась баня, для брата, которому тогда еще не было тридцати, наполняли бочку горячей водой. Он парился, а затем погружался в нее и сидел, периодически крича благим матом. Из распаренного тела наружу выходили мельчайшие осколки. Те, которые фронтовые медики не могли удалить сразу после ранения…    

Кое-что вспомнила моя тетя, старшая дочь Ивана Матвеевича:

– Помню, он как-то говорил, что перед атакой всем давали выпить(пресловутые «наркомовские» сто грамм – авт.). А еще рассказывал, что когда бой шел в открытом поле, приходилось сооружать укрытия из тел погибших. Не смотрели: свои, чужие, несколько трупов стягивали, клали один на другой и, прячась за ними, вели ответный огонь…

Гораздо охотнее дед рассказывал забавные эпизоды, из разряда фронтового фольклора. Как, например, эта то ли байка, то ли быль…

На передовую прибыло высокое начальство, и во время обеда один из полковников обнаружил в супе «плавающего» брюхом кверху засохшего таракана. Офицер разразился бранью, приказал позвать повара и когда тот, дрожа, стоял перед ним, ткнул пальцем: «ЭТО ЧТО?!» Солдатик, побледнев еще больше, склонился и, вглядываясь, еле слышно прошептал: «Где?» А потом, неожиданно для всех, «нырнул» пальцами в котелок, выхватил насекомое и закинул себе в рот. С вдумчивым видом пожевал и, посветлев лицом, с облегчением констатировал:

– А, так это от свинины шкурка, товарищ полковник!Сала ковалок был, я зажарку сделал – супчик заправил. Шкурка пригорела малость… во, аж на зубах хрустнула...

Поскольку главный вещдок был уничтожен, проведение дальнейшей экспертизы стало невозможным. Полковнику налили нового супа, а находчивый кашевар отделался «парой ласковых» слов…    

***
Наконец, помню и тщетность собственных попыток с детской непосредственностью прояснить вопрос: «А сколько ты, дед, на войне фашистов убил?» В ответ лишь смех и альтернативное предложение:

– Садись, Руслаша, на ноге покачаю…

Впрочем, однажды мне таки удалось вытянуть одну историю. Я уже не пытался выяснить количество уничтоженных врагов, лишь канючил: «ну, расскажи хоть что-то про войну». И дед рассказал про то, как однажды полевая кухня раздала обед, а в это время начался обстрел. Все бросились в укрытия.

– Мне повезло, – улыбался, словно вспоминая приятное, дед. – Там был дуб свален – большой такой корч. Вот я под него успел заскочить и сижу, слушаю, как осколки по дереву стучат, перловку ем…

– По тебе немцы стреляли, а ты кашу ел?!

Детский разум не в силах постичь услышанное, и это искренне забавляет Ивана Матвеевича.

– Да, внучек, – рассмеявшись, подтвердил он. – А как ты думал?Есть сильно хотелось. Вот так вот…

Наверное, тогда закралось подозрение, что война состоит не только из череды беспрерывных атак с громогласным «Ура!» и пленением сотен панически бегущих гитлеровцев. И, наверное, ничего удивительного в том, что поговорка «война войною, а обед – по расписанию» у меня ассоциируется с именно этой картиной.


…Посреди адского грохота разрывов скрючившийся под вековым исполином, ставшим ему надежным укрытием солдат, сжимающий в руках котелок. В эту минуту ему и товарищам приходится прятаться, зашиваясь в любую мало-мальски пригодную щель. А потому он лишь зло и деловито черпает алюминиевой ложкой. Отнюдь не бахвалясь показным хладнокровием. Думаю, и страх никуда не делся, ведь шальной осколок мог достать и под комлем дерева. Этот «обед под дубом», скорее – отчаянный вызов самой смерти, которая могла, как пройти мимо, так и забрать любого встречного на маршруте своей долгой урожайной прогулки. Одним взмахом косы, с которой ее принято изображать.

А уж если помирать – зачем на пустой желудок?Да и просто… есть сильно хотелось. Вот так вот.     

***
Не стану идеализировать: дед был такой же, как все люди, со своими достоинствами и недостатками. Мог выпить – по поводу и не только. Особенно на склоне лет…

И, возможно, в таком состоянии туманящего мозг хмеля прорывало плотину воспоминаний о том, что хотелось забыть. Он не стучал кулаком в грудь и не рассказывал с пеной у рта, как «воевал и кровь мешками проливал».

Только в память врезался еще один «кадр»: подвыпивший дед в линялой синей рубашке сидит на скамейке у ворот. Уйдя глубоко в себя, опустил седую голову, что-то машинально чертит палкой на земле, не замечая меня, стоящего чуть поодаль. А через несколько минут, возвращаясь из цепкого плена воспоминаний, глубоко вздыхает и, нахмурившись, твердым хриплым голосом, тихо напевает:

– Пууусть ярость блааагоородная… вскипааааеет, как волна…

По воспоминаниям мамы, дед отлично играл на гитаре.(Еще до войны стал лауреатом музыкального конкурса в Москве, получив 100 рублей премии – приличные по тем временам деньги). Иногда, под настроение, он брал семиструнную и проникновенно исполнял «Темную ночь».

***
В семейном архиве есть единственный фронтовой снимок деда. Возможно, других никогда и не существовало – на войне, как известно, было не до фотосессий.

Вот он – крайний слева в среднем ряду. В пилотке набекрень, с четырьмя медалями и лычками старшины на погонах.   

Можно долго рассматривать эту фотографию, размышляя о судьбах запечатленных на ней людей. Возможно, не всем из них суждено встретить долгожданную Победу.

Обратите внимание на количество наград. О многом говорят две Красные Звезды на груди у старшего сержанта в фуражке(4-й слева, 2 ряд). Красная Звезда и 5 медалей у его соседа слева. А у того, который через одного направо, помимо Красной Звезды и 4 медалей – орден Славы III степени, вручавшийся за личный героизм на поле боя.  

Хотя, конечно, не в наградах дело. У одного из трех офицеров в первом ряду – молодого, застенчивого вида старшего лейтенанта их нет ни одной. Может быть, он просто недавно попал на фронт и еще не успел отличиться.    

Вот этот широкоплечий здоровяк(1-й в третьем ряду), наверняка, был первым, кого посылали «за языком», где требовалось без шума, одним мощным ударом свалить зазевавшегося фрица. А третий от него, с двумя медалями – совсем мальчишка. Пожалуй, ему нет и двадцати, но суровый не по годам взгляд человека, повидавшего смерть, говорит, что в бесшабашную, ветреную юность пареньку уже не вернуться. Хочется думать, что пришел с фронта и этот щупленький солдат с лихими «буденовскими» усами(6-й в верхнем ряду), по виду – старший из всех…   

Всмотритесь в их простые, мужественные лица. Это люди, которым обязан каждый из нас.



***
Лично я не помню, чтобы дед когда-нибудь надевал свои награды. Одну из них – в честь 40-летия Победы, ему вручили незадолго до смерти. В тот же вечер он отдал ее мне – можно представить восторг и радость семилетнего пацана. Медаль тут же заняла «законное место» на старой кофте, а счастливый самозванец схватил пластмассовый автомат и понесся на улицу – показать друзьям, кто отныне герой и «всегда русский командир». Наверное, в атаки я ходил с особым рвением, не жалея ни патронов(калибра «тра-та-та… ты убит!»), ни одежды. Потому, что в какой-то момент вдруг обнаружил, что на кофте осталась лишь обтянутая разноцветной ленточкой ромбовидная пластинка, а позолоченный кругляш в горячке боя был безвозвратно утерян…  

Не помню, насколько стоически я сам пережил эту потерю, обошлось ли без нюней, но от деда мне не влетело точно. А пасмурным утром 9 мая 1985 года я побежал на поле против дома, нарвал желтоголовых одуванчиков и вместе с рисунком, где «летят самолеты и танки горят», преподнес букет:

– Деда, это тебе… Поздравляю тебя с Днем Победы!   

Дед Иван взял, улыбнулся и сухощавой рукой погладил меня по голове. А спустя четыре месяца, за пару недель до рождения последних из шести внуков – моего младшего брата и сестры, его не стало…  

С Днем Победы, дед!С Днем Победы, гомельчане!С Днем Победы, Родина!

Руслан Пролесковский
reporter@inbox.ru